Форум
Вот какая история произошла когда-то в московском аэропорту «Внуково».
Шла посадка на самолет «Ил-18», отлетающий куда-то на Север. Люди
суетливо семенили за дежурной, спеша первыми сесть на тихие места в
хвосте. Лишь один пассажир не торопился. Он пропускал всех, потому что
летел с собакой. Аэродромные техники, свидетели этой истории,
утверждали, что у человека на собаку билет был, но овчарку в самолет не
пустили — не оказалось справки от врача. Человек доказывал что-то,
уговаривал... Не уговорил.
Тогда во «Внуково» он обнял пса, снял ошейник, пустил на бетон, а сам
поднялся по трапу. Овчарка, решив, что ее выпустили погулять, обежала
самолет, а когда вернулась на место, трап был убран. Она стояла и
смотрела на закрытую дверь. Это была какая-то ошибка. Потом побежала по
рулежной дорожке за гудящим «Илом». Она бежала за ним сколько могла.
Самолет обдал ее горячим керосиновым перегаром и ушел в небо. Собака
осталась на пустой взлетной полосе. И стала ждать. Первое время она
бегала за каждым взлетающим «Ильюшиным» по взлетной полосе. Здесь ее и
увидел командир корабля «Ил-18» Вячеслав Александрович Валентэй. Он
заметил бегущую рядом с бортом собаку, и хотя у него во время взлета
было много других дел, передал аэродромным службам: «У вас на полосе
овчарка, пусть хозяин заберет, а то задавят». Потом он видел ее много
раз, но думал, что это пес кого-то из портовых служащих и что собака
живет рядом со аэродромом.
Он ошибся, собака жила под открытым небом, на аэродроме. Рядом со
взлетной полосой, откуда было видно взлетающие «Илы». Позже, спустя
некоторое время, она, видимо, сообразила, что уходящие в небо машины не
принесут ей встречу, и перебралась ближе к стоянке. Теперь, поселившись
под вагончиком строителей, прямо напротив здания аэровокзала, она видела
приходящие и уходящие «Ил-18». Едва подавали трап, собака приближалась к
нему и, остановившись на безопасном от людей расстоянии, ждала.Прилетев
из Норильска, Валентэй снова увидел овчарку.
Человек, переживший Дахау, повидавший на своем веку много горя, он
узнал его в глазах исхудавшей собаки. На следующий день мы шагали по
летному полю к стоянкам «Ил-18». «Послушай, друг, — обратился командир к
заправщику, — ты не видел здесь собаку?» — «Нашу? Сейчас, наверное, на
посадку придет». — «У кого она живет?» — «Ни у кого. Она в руки никому
не дается. А иначе ей бы и не выжить. Ее и ловили здесь. И другие собаки
рвали, ухо у нее, знаете, помято. Но она с аэродрома никуда. Ни в снег,
ни в дождь. Все ждет». — «А кто кормит?» — «Теперь все мы ее
подкармливаем. Но она из рук не берет и близко никого не подпускает.
Кроме Володина, техника. С ним вроде дружба, но и к нему идти не хочет.
Боится, наверное, самолет пропустить».
Техника Николая Васильевича Володина мы увидели возле самолета.
Сначала он, подозревая в нашем визите неладное, сказал, что собаку
видел, но где она, не знает, а потом, узнав, что ничего дурного ей не
грозит, сказал: «Вон рулит 18-й, значит, сейчас придет». «Как вы ее
зовете?» — «Зовем Пальма. А так, кто на аэродроме знает ее кличку?»
«Ил-18», остановившись, доверчивал винты... От вокзала к самолету
катился трап. С другой стороны, от взлетной полосы, бежала собака —
восточноевропейская овчарка с черной спиной, светлыми подпалинами и
умной живой мордой. Одно ухо было порвано. Она бежала не спеша и поспела
к трапу, когда открыли дверь. «Если б нашелся хозяин, за свои деньги бы
отправил ее к нему, — сказал Валентэй. — И каждый командир в порту взял
бы ее на борт...» Собака стояла у трапа и смотрела на людей. Потом, не
найдя, кого искала, отошла в сторону и легла на бетон, а когда привезли
новых пассажиров, подошла вновь и стояла, пока не захлопнулась дверь.
Что было дальше?
Этот вопрос в той или иной форме содержался в каждом из многих тысяч
писем, полученных редакцией той, старой «Комсомолки» после публикации
«Два года ждет». Нет, хозяин не прилетел за Пальмой. Но все-таки
нашелся. В Норильске пилоту Валентэю передали листок бумаги, исписанный
печатными буквами без подписи. В записке говорилось, что год и восемь
месяцев назад написавший ее человек летел из Москвы на Енисей через
Норильск. Приметы собаки: левое ухо порвано и левый глаз больной. Эта
деталь давала основание предположить, что писал и вправду бывший хозяин
собаки: о том, что глаз у овчарки ранен, я никому не рассказывал. Из-за
этого глаза, по утверждению хозяина, ему и не дали справки. Теперь,
спустя два года, он, видимо, побоялся осуждения друзей и близких за то
давнее расставание с собакой и не решился объявить о себе. За собакой он
не собирался возвращаться, а хотелось идиллического финала. Он и
наступил, правда, совсем другой.
Сотни людей из разных городов собирались забрать собаку к себе домой, а
улетела она в Киев. К моменту, когда доцент киевского пединститута Вера
Котляревская с помощью аэродромных служащих добралась до Пальмы, собака
была напугана чрезмерным вниманием и сочувствующих, и ретивых
специалистов по отлову беспризорных животных, которых на активность
спровоцировала публикация в старой газете, перепечатанная во всем мире.
Нужно было преодолеть настороженность собаки и завоевать ее доверие.
Дело было сложное. Котляревская проводила с Пальмой дни от зари до зари,
проявляя терпение и такт. Настал день эвакуации. Овчарке дали
снотворное и внесли в самолет. Веру Арсеньевну и Пальму сопровождал в
пути добровольный помощник, врач-ветеринар Андрей Андриевский.
Первое время Пальма чувствовала себя неуютно в новом киевском
жилище. Но большая семья Котляревских хорошо подготовилась к приезду
внуковской овчарки. Дома говорили тихо, чтобы не напугать собаку, не
закрывали дверей комнат, чтобы она не чувствовала себя пойманной...
Постепенно Пальма стала приживаться. Вера Арсеньевна записала в
дневнике: «Очень уравновешенная собака, с устойчивой нервной системой и
стойкой привычкой к человеку и дому». И еще одна запись, из дневника:
«Дома подошла к спящей дочке, полизала щеку и осторожно взяла зубами за
ушко». А потом у Пальмы появились щенки. Три.
Шла посадка на самолет «Ил-18», отлетающий куда-то на Север. Люди
суетливо семенили за дежурной, спеша первыми сесть на тихие места в
хвосте. Лишь один пассажир не торопился. Он пропускал всех, потому что
летел с собакой. Аэродромные техники, свидетели этой истории,
утверждали, что у человека на собаку билет был, но овчарку в самолет не
пустили — не оказалось справки от врача. Человек доказывал что-то,
уговаривал... Не уговорил.
Тогда во «Внуково» он обнял пса, снял ошейник, пустил на бетон, а сам
поднялся по трапу. Овчарка, решив, что ее выпустили погулять, обежала
самолет, а когда вернулась на место, трап был убран. Она стояла и
смотрела на закрытую дверь. Это была какая-то ошибка. Потом побежала по
рулежной дорожке за гудящим «Илом». Она бежала за ним сколько могла.
Самолет обдал ее горячим керосиновым перегаром и ушел в небо. Собака
осталась на пустой взлетной полосе. И стала ждать. Первое время она
бегала за каждым взлетающим «Ильюшиным» по взлетной полосе. Здесь ее и
увидел командир корабля «Ил-18» Вячеслав Александрович Валентэй. Он
заметил бегущую рядом с бортом собаку, и хотя у него во время взлета
было много других дел, передал аэродромным службам: «У вас на полосе
овчарка, пусть хозяин заберет, а то задавят». Потом он видел ее много
раз, но думал, что это пес кого-то из портовых служащих и что собака
живет рядом со аэродромом.
Он ошибся, собака жила под открытым небом, на аэродроме. Рядом со
взлетной полосой, откуда было видно взлетающие «Илы». Позже, спустя
некоторое время, она, видимо, сообразила, что уходящие в небо машины не
принесут ей встречу, и перебралась ближе к стоянке. Теперь, поселившись
под вагончиком строителей, прямо напротив здания аэровокзала, она видела
приходящие и уходящие «Ил-18». Едва подавали трап, собака приближалась к
нему и, остановившись на безопасном от людей расстоянии, ждала.Прилетев
из Норильска, Валентэй снова увидел овчарку.
Человек, переживший Дахау, повидавший на своем веку много горя, он
узнал его в глазах исхудавшей собаки. На следующий день мы шагали по
летному полю к стоянкам «Ил-18». «Послушай, друг, — обратился командир к
заправщику, — ты не видел здесь собаку?» — «Нашу? Сейчас, наверное, на
посадку придет». — «У кого она живет?» — «Ни у кого. Она в руки никому
не дается. А иначе ей бы и не выжить. Ее и ловили здесь. И другие собаки
рвали, ухо у нее, знаете, помято. Но она с аэродрома никуда. Ни в снег,
ни в дождь. Все ждет». — «А кто кормит?» — «Теперь все мы ее
подкармливаем. Но она из рук не берет и близко никого не подпускает.
Кроме Володина, техника. С ним вроде дружба, но и к нему идти не хочет.
Боится, наверное, самолет пропустить».
Техника Николая Васильевича Володина мы увидели возле самолета.
Сначала он, подозревая в нашем визите неладное, сказал, что собаку
видел, но где она, не знает, а потом, узнав, что ничего дурного ей не
грозит, сказал: «Вон рулит 18-й, значит, сейчас придет». «Как вы ее
зовете?» — «Зовем Пальма. А так, кто на аэродроме знает ее кличку?»
«Ил-18», остановившись, доверчивал винты... От вокзала к самолету
катился трап. С другой стороны, от взлетной полосы, бежала собака —
восточноевропейская овчарка с черной спиной, светлыми подпалинами и
умной живой мордой. Одно ухо было порвано. Она бежала не спеша и поспела
к трапу, когда открыли дверь. «Если б нашелся хозяин, за свои деньги бы
отправил ее к нему, — сказал Валентэй. — И каждый командир в порту взял
бы ее на борт...» Собака стояла у трапа и смотрела на людей. Потом, не
найдя, кого искала, отошла в сторону и легла на бетон, а когда привезли
новых пассажиров, подошла вновь и стояла, пока не захлопнулась дверь.
Что было дальше?
Этот вопрос в той или иной форме содержался в каждом из многих тысяч
писем, полученных редакцией той, старой «Комсомолки» после публикации
«Два года ждет». Нет, хозяин не прилетел за Пальмой. Но все-таки
нашелся. В Норильске пилоту Валентэю передали листок бумаги, исписанный
печатными буквами без подписи. В записке говорилось, что год и восемь
месяцев назад написавший ее человек летел из Москвы на Енисей через
Норильск. Приметы собаки: левое ухо порвано и левый глаз больной. Эта
деталь давала основание предположить, что писал и вправду бывший хозяин
собаки: о том, что глаз у овчарки ранен, я никому не рассказывал. Из-за
этого глаза, по утверждению хозяина, ему и не дали справки. Теперь,
спустя два года, он, видимо, побоялся осуждения друзей и близких за то
давнее расставание с собакой и не решился объявить о себе. За собакой он
не собирался возвращаться, а хотелось идиллического финала. Он и
наступил, правда, совсем другой.
Сотни людей из разных городов собирались забрать собаку к себе домой, а
улетела она в Киев. К моменту, когда доцент киевского пединститута Вера
Котляревская с помощью аэродромных служащих добралась до Пальмы, собака
была напугана чрезмерным вниманием и сочувствующих, и ретивых
специалистов по отлову беспризорных животных, которых на активность
спровоцировала публикация в старой газете, перепечатанная во всем мире.
Нужно было преодолеть настороженность собаки и завоевать ее доверие.
Дело было сложное. Котляревская проводила с Пальмой дни от зари до зари,
проявляя терпение и такт. Настал день эвакуации. Овчарке дали
снотворное и внесли в самолет. Веру Арсеньевну и Пальму сопровождал в
пути добровольный помощник, врач-ветеринар Андрей Андриевский.
Первое время Пальма чувствовала себя неуютно в новом киевском
жилище. Но большая семья Котляревских хорошо подготовилась к приезду
внуковской овчарки. Дома говорили тихо, чтобы не напугать собаку, не
закрывали дверей комнат, чтобы она не чувствовала себя пойманной...
Постепенно Пальма стала приживаться. Вера Арсеньевна записала в
дневнике: «Очень уравновешенная собака, с устойчивой нервной системой и
стойкой привычкой к человеку и дому». И еще одна запись, из дневника:
«Дома подошла к спящей дочке, полизала щеку и осторожно взяла зубами за
ушко». А потом у Пальмы появились щенки. Три.
