Jutta пишет:
http://www.redstar.ru/2011/07/06_07/4_04.html
во-во, я давно знал, и не только:
Дед не любил летающие тарелки.
И дело было даже не в том, что когда он со своего хутора ходил в деревню к таким же пожилым родственникам и принимал там чарочку-другую, над его правдивыми рассказами, когда втихую, а когда и открыто посмеивались. И не в том, что внуки однажды увезли его в райцентр и там показывали психиатру, а Дед, привыкший всегда говорить только правду, взял, да и выложил все как на духу. Чем, кстати, так ошарашил молодого врача, что тот и всерьез стал подумывать, а не упечь ли старика в психушку. И даже не в том было дело, что когда они прилетали, у коровы пропадало молоко, а Черныш,- старый и верный пес,- уже почти такой же древний, как и сам Дед, выл всю ночь напролет, словно к покойнику и рвался с цепи. А недолюбливал он их за то, что больно суетный народец на них прилетал, хотя Деду вообще не докучали эти человечки, а даже помогали по хозяйству, и работники были толковые. Когда оставались у него на постой ели все свое, водки, а паче, ядреной дедовской самогонки, вообще не потребляли, у них все спорилось: дом в порядок привели, телевизор починили, да так, что из черно-белого сделался он цветным. Но было в них что-то непонятное, скользкое, быстрое и недолговечное, чего Дед не понимал, но хорошо чувствовал. Вот эта быстрота и легкость его и раздражала. Потому как к жизни он был приучен размеренной, степенной, и коли чего не понимал в этой, современной, то привык сам своим умом до всего доходить. А тут вот Дед ничего толком не мог понять и объяснить. Хотя за долгие годы свыкся и стал относиться к тарелкам как к обыденному явлению.
Не привык он только к белому шуму в ушах. Шум этот всегда появлялся за несколько часов до прилета тарелок и не исчезал до тех пор, пока гости не отбывали. Почему шум был белым, Дед и сам не понимал, но точно знал, что он таковой наверняка.
А началось все вот как. После войны, году в пятидесятом, когда он уж схоронил свою старуху, а сын уехал в большой город, народ с хутора стал перебираться в деревню. А Дед остался. Чего ему там искать? Все его родичи лежат рядом. Дом, еще перед войной, они с отцом, царство ему небесное, на славу поставили. Хозяйство, огород, скотина имеется. Хотел Дед молодую хозяйку себе найти. В те годы он был еще о-го-го, мужик видный, да не сложилось как-то. Так и жил он себе тихонько один. В деревню ходил за хлебом или по праздникам.
Как-то в конце мая отправился Дед в соседний лесок за колосовиками. Осень еще когда, а грибочков хочется. И увидел он, что на том месте, где еще в прошлом году довелось ему набрать полное лукошко, лес чисто вырублен, поляна большая расчищена и огорожена колючкой. Военные ходят внутри, все больше офицеры. На вышке солдат с автоматом. А главное – нету на поляне никаких строений, только вход один подземный, то ли в погреб, то ли в бункер. Дед уже собрался убираться от греха подальше, как вдруг из-за спины его кто-то окликнул. То наружный патруль оказался. Ну, в общем, долго Дед рассказывал кто он и откуда. И что о стратегическом объекте ни сном, ни духом, и, мол, живет в двух шагах на хуторе, и две войны прошел – все понимает, а тут просто грибы собирал. Пожурили его, отпустили, конечно, но строго наказали, чтоб в эту сторону больше за грибами не ходил. Дед поблагодарил сердечного лейтенанта и убрался восвояси. И никогда боле туда не хаживал. А уж болтать про то, что видел – ни-ни!
В том году они и появились.
Дед сначала решил, что оно наше, земное, советское.
Потом стал грешить на агентов империализма.
А после, и думать об этом забыл.
Тарелки были розового цвета, с металлическим блеском. Они надолго зависали над засекреченной поляной, в ихнем нутре что-то щелкало, шипело, потом на землю опускался какой-то луч, затем на объекте начинала гудеть сирена, и после этого тарелки бесшумно улетали. Этот луч напоминал Деду оборону Москвы, когда при помощи таких же вот лучей осажденный город пытался вовремя заметить воздушную опасность. Только тогда, во время войны, прожектора били с земли, а тут все было наоборот.
Так продолжалось года три, а может четыре.
И вот как-то, Дед услышал белый шум, и, не предавая этому особого значения, продолжал заниматься своими делами в доме. Шум стал сильнее и начал мешать. Дед прошел на кухню, выпил стопку самогонки, крякнув довольно, закусил соленым огурчиком, и вернулся к своим делам. Даже в окошко не глянул.
А стоило.
На огороде стояла тарелка.
Только она была уже не розовая. Схожа она была с аллюминевой сковородкой, которую нерадивая хозяйка с Масленицы не мыла аж до Пасхи. И не было никаких ножек. Тарелка просто валялась на земле, придавив, между прочим, всю посаженную Дедом картошку.
Закончив домашние дела, он скрутил самокрутку и вышел покурить перед сном. Приятно было то, что шум исчез, значит уже улетели.
Увиденное не столько его поразило, сколько возмутило.
- Твою бога душу мать!- в сердцах выпалил Дед, на глаз прикидывая размеры причиненного ему ущерба.- Это что ж такое деется?
- Срочно требуется двадцать пять синолов аперногина.
Голос был монотонный и исходил откуда-то снизу. Опустив глаза, Дед увидел перед собой совершенно голого мальчика с большущей головой. Мальчик едва доходил рослому Деду до пояса. Глаза большие, голова лысая. “Больной наверно подумал Дед и тут же перестал сердиться.
- Чего-чего? – переспросил он, очевидно не понимая смысла обращенной к нему просьбы.
- Срочно требуется двадцать пять синолов аперногина. По-вашему это значит, минуточку… восемнадцать килограммов чистого железа. Если мы не достанем его в течение… сорока семи минут и тридцати пяти секунд, то можем остаться на планете… на… девяносто семь лет, четыре месяца и двадцать три дня.
- Ты, сынок, откуда такой? – добрея, спросил Дед.
- Это сейчас не имеет значения. Я друг. Я не причиню вреда. Мне срочно требуется двадцать пять синолов аперногина. Твои корнеплоды не пострадают. Через шесть лиз мои соплеменники вернут все, что ты нам дашь.
- Мальчик, - Дед никак не мог уразуметь, что это существо имеет непосредственное отношение к тарелке, – а где твои родители?
- Очень далеко, и сейчас это не важно. Мне требуется двадцать пять синолов аперногина.
- Господи, да бери, коли нужно.
Пришелец отошел от Деда и пронзительно запищал. Точнее, писка этого Дед собственно и не слышал, потому что как только он начался, вернулся белый шум. Из тарелки выскочили пятеро таких же мальчиков и метнулись в сторону сарая. Через минуту они уже тащили оттуда все, что было железным. В результате этого дружественного набега, Дед остался без всего своего шанцевого инструмента, без тисков, без напильников, без гвоздей и шурупов, уволокли даже небольшой кусок рельсы, которую он использовал в качестве якоря, когда рыбачил осенью на ставке. Через минут пять после разграбления, шум усилился, а тарелка вдруг снова приобрела хорошо знакомый розовый цвет, шевельнулась на огороде, затем приподнялась над землей метра на три, и бесшумно улетела.
Обходя свой огород и попыхивая самокруткой, Дед удивлялся только одному обстоятельству. Картофельная ботва даже не была примята. Забегая вперед, все-таки скажем, что картошка в тот год уродила знатная.
Шесть лиз оказались простыми земными сутками.
Следующим вечером, уже изрядно напившись от вынужденного безделья, и прикидывая, сколько пенсий ему придется потратить на приобретение нового инструмента, Дед злобно курил на крылечке, клял себя за излишнюю сердечность, а еще пуще костил молодежь за нахальство и неуважение к старшим. Опять появился белый шум. Дед крепко ругнулся и пошел в дом, чтобы принять еще на грудь. Когда он осушил очередную стопку, шум вдруг внезапно пропал, а Дед отрезвел. Удивляясь такому обстоятельству, Дед налил еще, но пить, не стал. Прихватив табачка, он вышел на крыльцо и обомлел.
Все его инструменты аккуратно сложенные лежали посреди двора.
Не было только рельсы. Вместо нее на земле лежал просто слиток белого металла. “Ничего, - подумал Дед, – петлю мы к нему приварим”.
Тут нужно оговориться. Инструменты-то ему вернули, вот только что это были за инструменты. Косой можно было бриться. Колун распускал объемистую колоду с первого удара. Пилы и напильники не тупились. Гвозди не гнулись. И ничего не ржавело. Более того, все те детали, которым положено быть деревянными, были изготовлены из какого-то непонятного легкого и очень прочного материала, который нельзя было ни острогать, ни просверлить, ни ошкурить. Да и надобности в том не было.
Вот так и началась эта странная дружба Деда с пришельцами.
Прошли лет десять. Ничего не изменилось. Розовые тарелки все так же прилетали. И хотя мальчики были все как бы на одно лицо, Дед все же начал кое-как различать их. Больше всех он сдружился с тем, который просил у него железо при первой встрече. Правда, имени его он так и не запомнил, да и выговорить толком его не мог. Шустрые мальчуганы неизменно помогали Деду, словно волшебники или бюро добрых услуг. А тот, первый, при каждом удобном и не очень удобном случае, напоминал, что тогда, давно, Дед спас им жизнь, и что они теперь всячески будут о нем заботиться.
Жизнь шла своим чередом. Деду было уже хорошо за восемьдесят, но бодрость духа он еще не утратил. Вставал с рассветом, ложился, когда заканчивались последние ночные телепередачи. Благо, телевизор у него теперь работал отменно и принимал такое количество каналов, что ум за разум заходил.
Услышав как-то белый шум, Дед вышел на крыльцо встречать гостей.
Увиденное его немало озадачило.
В небе над секретной поляной помимо хорошо знакомой розовой тарелки висела серебристая сигара и испускала красные лучи и в сторону земли, и в сторону корабля дедовых знакомых. Черныш истерично лаял. С объекта доносились звуки сирены. Вдруг розовая тарелка качнулась в воздухе и начала снижаться. Дед замахал руками, надеясь, что его сигнал увидят. Увидели. Правда, это приземление по степени разрушений нельзя было сравнить с тем памятным первым. Тарелка просто упала, взрыхлив землю и на треть погрузившись в нее. Розовое свечение исчезло. Белого шума не было. Дед, прихрамывая, подбежал к кораблю. Он уже знал, где находится входное отверстие. Оно было открыто. Из тарелки, весь в розовой пене, выполз его давнишний приятель. Выглядел он отвратительно. В своих маленьких ручках пришелец сжимал блестящую коробочку и какое-то странное приспособление, по внешнему виду напоминающее пистолет.
- Мы не убиваем. Мы не можем. Стреляй туда. Потом прилетят,… и отдать им все это.
С этими словами он вложил в жилистую руку Деда и коробочку, и “пистолет”, закрыл свои огромные глаза и умер.
Дед еще какое-то время стоял над тельцем, вспоминая как на войне погибали его товарищи, затем поглубже за пазуху, рядом с ветеранским удостоверением, засунул коробочку, привычно переложил в правую руку оружие и, прицелившись, выстрелил. Яркий зеленый луч ударил в сигару, и она мгновенно рухнула на землю.
- Ишь, разлетались, мать вашу! – рявкнул Дед, повернулся и пошел за лопатой.
Он похоронил пришельца и двух его товарищей в дальнем конце сада. Холмики не делал. До поры завалил могилки якобы просушиваемым сеном. Там же спрятал коробочку и “пистолет”. И вовремя.
К вечеру того же дня к нему на хутор на черной машине приехали двое штатских и один полковник. За ними на Кразе прибыло человек двадцать солдат, и отдельно прикатила гусеничная платформа с краном.
Полковник Деда все стращал, штатские все больше расспрашивали. Бойцы тем временем убирали с огорода тарелку. А Дед “включил дурака” и ничего им не рассказал. И все упирал на то, что, мол, вы, военные, там черт и чем занимаетесь, а из-за этого ему, старику, ветерану двух войн, теперь впроголодь без картошки придется сидеть всю зиму.
С тем они и поехали. И тарелку увезли.
Пошел Дед в огород и чуть умом не тронулся от увиденного. Картошка то его вся стоит как молодая, да и земля так смотрится, будто вовсе и не пропахала ее тарелка. Подивился он этому чуду, да и пошел в дом. Налил четыре стопки, на три из них, как на войне, положил по ломтю хлеба. Выпил свою. Повторил еще дважды, чтоб по-божески было.
Вот и все вроде.
Так и живет себе Дед на хуторе. За могилками ухаживает. Поминает. Помнит о том, что должен передать. А годы уже…
И как бы скучает он без белого шума.
© Copyright: Белокуров Андрей, 2004